Плевок взрыва зиял черной дырой на сводах станции. Вверх от него рваным веером расходилось соцветие пятен поменьше. А, аккурат напротив, белый мрамор (толщиной в четыре пальца) был испещрен идеально круглыми дырами и тонкими линиями. Линиями жизней, оборвавшихся в этом месте несколько часов тому назад…
По рельсам, привычно покачиваясь из стороны в сторону, ковыляли вагоны. Будто бы и не умер здесь, вместе с людьми, один из их собратьев. Металл, ведь, не помнит боли. Он только, своим искореженным видом, способен о ней напоминать…
Но мерное кудахтанье только что запущенных составов никак не могло заглушить… тишину, охватившую Лубянку. А люди, стремившиеся сюда по заработавшей красной ветке, нарушить ее и не пытались. Они молча стояли там, где останавливался второй вагон, и беспомощно смотрели на лежащие в этом месте четыре гвоздики.
Две сотрудницы станции, и без того уставшие от обезображенных тел, отблеска касок спасателей и озадаченных лиц чиновников, тащили два эмалированных ведра к столу, на который ложились остальные цветы. Тогда они еще не знали, что с тем количеством цветов, которое принесут сюда москвичи, никакие ведра не справятся…
На Лубянской площади в этот момент сворачивали свой лагерь спасатели. Такой картины, которая развернулась сегодня на этом мрачном пространстве столицы, еще точно ни разу не было. Чего стоило только обилие телекамер со всего мира, то и дело, поворачивавших свои объективы на здание, не уважающее такого внимания…
Расходились бойцы ОМОНа, каким-то, только им понятным образом, разделившие треугольник площади и, каким-то, только им понятным образом, разгонявшие случайно попавших на него прохожих.
Разбредались по своим углам столичные маргиналы и подпившие по случаю праздно шатающиеся, без труда преодолевавшие это самое малопонятное оцепление ОМОНа. И даже телевизионщики, пусть и менее охотно, сворачивали свои белоснежные тарелки…
Говорят, что плевок взрыва на сводах станции уже снова замазали белоснежной побелкой. Точно также исчезнут усиленные стайки милиционеров, обязательно снаряженные изнуренного и затравленного вида собаками. Через сорок дней после трагедии, из груды цветов отроют свои эмалированные ведра сотрудницы станции. И, возможно даже, пассажиры перестанут со страхом входить в один вагон с моим коллегой, таджиком по национальности…
Другой вопрос: надолго ли?..
